Ссыльные

  Отъезд в Усть-Кут был для меня, одиннадцатилетнего мальчишки, первым путешествием за пределы родного села. В Усть-Куте у меня совсем не было знакомых. Но я знал адрес дома, в котором остановилась соседская девочка по имени Капа (Капитолина). С ней я учился в Марковской школе, и мы немного дружили. Капу, как и меня, не приняли в 5 класс Марковской школы, и она была вынуждена отправиться в Усть-Кут. У нас была общая беда, и я рассчитывал, что Капа поможет мне найти пристанище в чужом для меня Усть-Куте.

  Вместе с родителями и братьями к пароходу проводить меня пришли два матроса Балтийского Военно-Морского флота - Николай Шабашев и Алексей Васильчук. Они стояли на берегу реки, рослые и красивые, в своих бескозырках с ленточками, которые мне так нравились, одетые в черные бушлаты с золотыми пуговицами и брюкт клёш. Матросы резко выделялись в толпе деревенских мужиков и баб, одетых во что попало. Они жили у нас в доме и были моими друзьями. Приехали матросы из Ленинграда года полтора тому назад, а были сосланы в Сибирь, за участие в "Кронштадтском мятеже" 1919 года (правильно - 1921 года). Мятеж подавили, а его участники понесли наказание.

  Сосланные в с. Марково Николай и Алексей занимали в нашем доме большую угловую комнату с четырьмя окнами, которую мы называли горницей. Приехали они в Марково, что называется, "без гроша в кармане". Но будучи людьми молодыми, здоровыми и весёлыми, понравились моим односельчанам и особенно девчатам. Проявив такт, они установили дружеские отношения также и с деревенскими парнями, которые приняли их поначалу холодно и настороженно. Заработки у матросов были неплохие. Трудились они много и охотно. Заготовляли дрова на зиму для крестьян, рубили просеку для телеграфной линии и т.п. Нам они вырыли колодец, который и теперь поит чистой, очень вкусной водой живущих в соседних дворах и тех, кто живёт подальше.

  Матросы мне показались людьми необыкновенными. Видом своим они напоминали героев моих любимых книг, ко мне относились хорошо. Одобряя моё увлечение чтением, они учили меня вежливости, "хорошим манерам" и были первыми, кто научил меня говорить: "извините", "пожалуйста", "будьте добры" и другие вежливые слова, не часто находившие употребление в речи моих земляков. Первое время и мне было довольно трудно выговаривать эти простые и хорошие слова. Помню, когда произносил их, то краснел и даже покрывался потом.

  Я очень дорожил добрыми отношениями с матросами и нередко обращался к ним за помощью, когда выполнял школьные домашние задания. Они помогали также подготовить моё первое публичное выступление на родительском собрании в сельском Народном доме 7 ноября 1927 года по случаю десятой годовщины Великого Октября. Текст выступления был написан мною с помощью учительницы и начинался словами о том, что рабочие, крестьяне и солдаты отобрали власть у помещиков, буржуев и кулаков-мироедов. Изображение такого мироеда на плакате висело у нас в классе в виде в виде жирного мужика в новой фуражке, в цветастой рубахе, в жилетке, в лакированных сапогах в гармошку, с золотой цепью на круглом животе. Я никогда не встречал такого кулака, но твёрдо знал, что он - эксплуататор и мой заклятый враг, поскольку, как мне говорили, он был заодно с мадьярами и каппелевцами, разорившими моё село, оставившими нас голодными. И выступление на родительском собрании получилось взволнованным, искренним. Оно сопровождалось аплодисментами. Я был горд своим выступлением и считал себя революционером.

  В те годы ссыльные пользовались в Приленье большой свободой. Конечно они избегали вести какие-либо политические разговоры с местным населением: это им было запрещено. Но встречаясь между собой, они иногда горячо о чём-то спорили, стараясь, однако, быть сдержанными. А порой можно было слышать, как в своей комнате Николай и Алексей доказывали собеседникам, что они - за революцию, но за революцию крестьянскую, что они сами из крестьян и хотят, чтобы русский крестьянин получил, наконец, землю и волю. Вся земля должна быть отнята у помещиков и отдана крестьянину бесплатно в вечное пользование, крестьянин должен стать единственным её хозяином. А о своём участии в Кронштадском мятеже матросы говорить избегали.

  Однажды Алексей предложил мне выучить стихотворение-балладу "Четверо". Автора её не помню, но содержание осталось в памяти. В балладе речь шла о матери и её четырёх сыновьях, которым она, умирая, завещала: "Добились бы что ли землицы да воли". Выполняя волю матери , сыновья ринулись в бой с врагами и все погибли. Баллада заканчивалась словами: "А мать и не знала, в могиле лежала, в объятьях холодной земли, не знала, что в поле за землю и волю  все четверо в землю легли". Позже баллада эта была запрещена, как антисоветская и эсеровская, но в 1927 году я читал её с успехом в Народном доме, и она принималась крестьянской аудиторией горячо, с одобрением. Не знаю, состояли ли те матросы в партии эсеров, но убеждён, что им были близки идеи эсеров и даже народовольцев, идеи борьбы "за землю и волю".

  Сибирь, как известно, была и местом ссылки. В Приленье отбывали ссылку, останавливались здесь или проезжали в Якутскую ссылку и в другие, ещё более северные районы многие знаменитые борцы за свободу, начиная с Радищева, декабристов, Н.Г. Чернышевского. В Сибири, в том числе и в Приленье, в разное время отбывали ссылку десятки тысяч поляков, сосланных туда царским правительством. А с начала 20-го века и до Октябрьской революции, в приленские сёла и города были сосланы многие видные революционные деятели, взявшие на себя после революции руководство государством: Фрунзе М.В. (с. Манзурка), Куйбышев В.В. (д. Тутура), Дзержинская С.С. (жена Ф.Э. Дзержинского - с. Орлинга), Брешко-Брешковская Е.К. (с. Усть-Кут), Троцкий Л.Д. (с. Усть-Кут, Нижне-Илимск, Верхоленск), Бабушкин Е.А. (с. Усть-Кут), Артём (Сергеев) и десятки других видных революционеров.

  На моей памяти в Марково, в других сёлах и деревнях Приленья было три волны сибирской ссылки. Их составили те, кто был сослан сюда вскоре после революции, после гражданской войны и после НЭПа. В тридцатые годы стали высылать уже местных крестьян, как кулаков, подкулачников и "врагов народа", с берегов Лены в ещё более отдалённые, таёжные районы огромного края - на р. Маму, на р. Тунгуску и т.д. Но это была уже иного рода ссылка - суровая, жестокая, бесчеловечная - "сталинская ссылка". Но в 20-е годы ссыльные жили в приленских деревнях и сёлах в сравнительно неплохих условиях, пользовались относительной свободой. Они быстро получали разрешение на полное освобождение и возвращались в Россию.

  К моему большому огорчению, когда после окончания 5-го класса я вернулся из Усть-Кута в родное село, матросов Балтфлота там уже не было - они уехали. Правда, после них у нас жил какой-то толстый казацкий хорунжий с Кубани. Он любил хорошо выпить и поесть. И деньги у него были. Одевался он нарядно, непривычно для сибиряков: носил кавказскую бурку и красноверхую шапку-кубанку, которая так понравилась молодым сибирякам, что многие из них обзавелись кубанками. Была она и у меня.

  Скоро кубанец тоже уехал. Вместо него у нас поселились два нэпмана - так звали тогда людей, разбогатевших на торговле. Один из них был высокий еврей по фамилии Зон (его мы звали длинный Зон), другой - толстый армянин по имени Карпуша. Оба они были торговцами, ранее имели свои магазины в Москве и Петербурге, конфискованные по приказу советских властей. Это были вполне состоятельные люди. От своих родных и друзей они получали посылки с такими вкусными деликатесами, которые сибирякам и не снились. Будучи людьми щедрыми, они угощали и нас душистым кофе, ароматной халвой, дорогими конфетами. Между собой квартиранты порой ссорились, называя друг друга оскорбительными словами,
 потом мирились, чтобы поссориться снова.

  Ссыльных нэпманов в сёлах в середине 20-х годов было много. Преимущественно это были евреи и армяне. С местным населением у них не было никаких общих интересов. И между собой они дружили редко, но, встречаясь на улице, с подчёркнутым почтением снимали шляпы и раскланивались. Нам, мальчишкам, это казалось забавным, и мы, встречаясь, карикатурно повторяли эти сцены. Некоторые нэпманы приезжали со взрослыми детьми, которые быстро сходились с деревенскими ребятами и девчатами. Они показывали  нам упражнения на турнике (перекладине), организовывали игры в волейбол, который с тех пор стал очень популярен в наших местах не только среди молодёжи, но и среди людей пожилых. А в помещении сельской школы ссыльные поставили пьесу А.Н. Островского "На всякого мудреца довольно простоты", в которой участвовали также "артисты" из местного населения.

  К началу 30-х годов уехали от нас и эти ссыльные. Однако люди, сосланные на Лену в двадцатых годах, оставили здесь по себе добрую память. А сибиряки принимали ссыльных хорошо, гостеприимно, видя в них людей образованных, бывалых, но не очень разбираясь в их политических убеждениях и даже не пытались вторгаться в эту загадочную сферу.

  Трудно сказать, как сложилась судьба этих людей. Возвращаясь в Россию из сибирской ссылки, они, наверное, надеялись, что обрели свободу и возможность жить нормальной жизнью граждан своей страны. Однако многие их них ранее были видными членами оппозиционных партий, а некоторые принимали активное участие в борьбе с большевиками. Скорее всего, вернувшись в Россию, эти люди разделили трагическую судьбу миллионов: были подвергнуты репрессиям, арестам, заключению в концентрационные лагеря и расстрелам.