Семья наша и село набирают силу

  Постепенно жизнь нашей семьи и всего села вступала в нормальную колею. Крестьяне трудились на полях от темна до темна, стараясь вырастить хороший урожай. Политика военного коммунизма, получившая в деревне своё воплощение разного рода поборах и продразвёрстке, не оставлявшей крестьянину выращенного им даже на пропитание семьи, уходила в прошлое. В силу вступала новая экономическая политика (НЭП). Продразвёрстка была заменена продналогом, и крестьянин ожил, повеселел. Он вновь почувствовал себя хозяином на своей земле и мог теперь свободно распоряжаться той частью собранного урожая, которая оставалась у него после поставок государству по продналогу. И ранее созданные под давлением властей колхозы (коммуны) стали распадаться. На их месте образовались товарищества по совместной обработке земли (ТОЗы). Однако в них оставались преимущественно бедные крестьяне. Большинство же предпочло ведение единоличных хозяйств.

  Пахотной земли во владении марковских крестьян было ало. Новые пашни нужно было отвоёвывать у тайги. И раскорчевкой леса, чтобы расширить свои посевы, стало заниматься всё трудоспособное население села. Работы велись главным образом на Яру, где были большие площади девственных лесов, которые после раскорчевки и расчистки могли быть использованы для посевов. Взяв топоры и пилы, вышли и мы с отцом на эти работы. Скажу, что это был очень тяжелый, изматывающий труд. Но каторжный этот труд исполнялся нами, как и другими крестьянскими семьями, с готовностью, даже с радостью, потому что он давал надежду на лучшую жизнь, на то, что в семье будет достаток, и никогда уже не придёт в дом голод.

  Дела пошли лучше, когда в середине двадцатых годов появилась возможность покупать не только косы и плуги, но сеялки, веялки, даже молотилки. Правда стоили они очень дорого, и приобрести их для своего хозяйства могли пока лишь самые состоятельные крестьяне. Но и те, кто победнее, стали приобретать их в складчину: два-три хозяйства на "паях" покупали нужную им машину и использовали её по очереди "по договорённости". Конечно, каждый крестьянин мечтал стать единоличным обладателем машины, но пока и "супряги" его устраивали, ибо другого выхода не было. Отец мой также вступил в такое объединение, став совладельцем веялки, а потом и сеялки.

  Крестьяне искали пути повышения урожайности своих полей и изучали наиболее рациональные способы их обработки. Отец выписывал хороший и очень популярный в те времена среди крестьян журнал "Сам себе агроном", следуя его полезным советам. Мы, дети, соревновались в выращивании "самых крупных" клубней картофеля и турнепса. В сёлах проводились выставки молочного скота, рабочих лошадей, продукции полей и огородов.

  Почти всё, что крестьянину было нужно, он мог купить в сельской потребкооперации или заказать через неё, например, сеялку или веялку. Заказы выполнялись аккуратно и в срок. Полки магазина потребкооперации в Марково быстро наполнялись разнообразными товарами. Крестьянин мог здесь купить всё - от вил, лопат и серпов до ароматного плиточного чая Кузнецовской фабрики, до сапог и сукна, которые большие, состоятельные семьи покупали "штуками" - сразу по несколько десятков аршин, а сахар - "головами" весом в несколько фунтов.

  Настоящим праздником для всех нас было прибытие в село "паузков" - больших плоскодонных карбасов, оборудованных под магазины. Нагрузившись товарами в с. Качуг или в Усть-Куте, паузки плыли вниз по Лене, торгуя в прибрежных сёлах, деревнях и городах. У нас не было денег, чтобы делать покупки в этих нарядных плавучих магазинах, но я и мои братья очень любили бывать в них. Товаров было много, и был там какой-то, забытый ныне неповторимый аромат отлично выделанной кожи, дегтя, душистого мыла, конфет и копчёной колбасы.

  Семья наша продолжала дружно трудиться на своих полях. Новые пашни давали особенно хорошие урожаи. Появились излишки зерна, мяса, овощей. Родители решили построить новый дом (старый был ветх и тесен для растущей семьи). Нужно было подкопить денег, чтобы заплатить потникам, столярам за работу. И теперь каждую зиму в январе-феврале отец увозил санным путём в город Киренск на базар два воза отборного зерна и муки на продажу. Пуд стоил что-то около рубля золотом (в обороте в те годы были "золотые червонцы"). Когда отец возвращался домой, то привозил нам из города гостинцы и на счетах подводил итог своей торговли. Делал он это с видимым удовольствием, складывая бумажные купюры и монеты аккуратными стопками, подсчитывая, сколько же ему придётся продать зерна и муки, чтобы накопить нужную сумму и приступить к постройке нового дома. Был и другой источник получения денег - поставки овощей для команд пароходов и барж, курсировавших по Лене.

  Каждую осень после уборки урожая мы всей семьёй (дома оставался только младший брат Петька), уходили в глубь тайги, чтобы драть мох, заготавливая его в больших количествах для утепления нашего будущего дома. Нужно было также заготовить брёвна для его стен и тес для крыши. Мы с отцом валили в лесу крупные деревья, "шкурили" их, очищая от коры, с тем, чтобы позже, по снегу, привезти этот строительный материал к месту будущего строительства на нижней окраине села, как раз напротив ранее построенных домов старшего и младшего братьев отца - Петра и Косьяна Дмитриевичей.

  Брёвен мы навозили много. Но дом планировался довольно большой: пять окон по фронтону и по три с каждой боковой стороны. Чтобы заготовить недостающие, мы с отцом и с братом Андроником по весне отправились километров за двадцать вверх по течению Лены, где валили крупные деревья, очищали их от сучьев, "шкурили", спускали с высоченного, крутого хребта в реку. Было страшно смотреть, как пущенное вниз толстое бревно длинною 20-30 метров с огромной скоростью несётся вниз, круша  ломая на своём пути иногда даже толстые деревья, чтобы через несколько минут вылететь на берег и, глубоко нырнув в воду, всплыть далеко на середине широкой реки. Эти брёвна мы затем ловили, делали из них плот, который сплавляли в Марково. Но к такому варварскому способу заготовки леса мы прибегали только однажды.

  Как-то мы с отцом отправились в тайгу, чтобы ранее заготовленные брёвна вывезти к реке, использовав лошадей. И тут нас настигла большая беда. В мои обязанности входило вывозить брёвна, которые отец грузил на волокушу, чтобы отвезти их по разбитой дороге, круто спускавшейся к реке. Для погрузки очередного бревна я каждый раз должен был проехать на лошади среди деревьев по неубранному валежнику. Когда брёвен оставалось совсем мало, лошадь в чащобе при подъезде к бревну наступила на конец кривого толстого сука, другой конец которого вонзился ей в пах. Рана оказалась глубокой и опасной. Отец был взбешен, считая, что я "погубил доброго коня". Рану промыли, а лошадь поставили в реку, чтобы таким образом облегчить её страдания. И отец велел мне сесть на другую, здоровую лошадь, чтобы поскорее вывезти оставшиеся брёвна и отправиться домой. Но тут случилась новая беда. Когда я, сидя на лошади, начал поворачивать её вместе с волокушей к бревну, она наступила на острый топор, который отец бросил в спешке в кустах. Лошадь сильно поранила ногу и захромала. Лечение уже дома было мучительным и длилось несколько месяцев. Выздоровление пришло, но лошадь продолжала хромать, и её, как ни жаль было нашу общую любимицу, пришлось пристрелить. Сделал это по просьбе отца молодой парень с соседнего двора. Нам, конечно, было тяжело расставаться с Карчиком, но хромая лошадь в хозяйстве - не работник. Я переживал больше всех ещё потому, что отец считал меня виновником случившегося. И хотя он был неправ, от сознания своей невиновности мне не было легче, а мои отношения с отцом стали ещё более холодными.